Знаешь, я полюбил тебя с первого взгляда, с того самого момента, как мы впервые встретились на Совете. Я не хотел идти на тот Совет – и не зря. Догадайся я тогда сослаться на неотложные дела в лагере (взять хотя бы то, что сильно потянувшая на тренировке лапу Вербочка – будущая Вербица – просило меня остаться с ней, ей бы было не так обидно, что она пропускает второй Совет подряд), и мне удалось бы избежать ревности, ссор, неприязни, злости и прочих подобных неприятностей, последствия которых преследовали меня всю жизнь. Но звезды, видимо, в тот вечер находились в скверном расположении духа, и мой наставник убедил меня, что я не должен лишать себя радости посетить Совет из-за жалости к Вербочке. Была вообще-то еще одна причина, из-за которой я стеснялся оказаться среди представителей других племен – до известной степени уродующая меня челюсть, - но я промолчал об этом.
Вот так все и началось. Помню, ты сказала, что тебя зовут Синелапка, и я со смехом заметил:
- Но ведь ты совсем не синяя!
Ты принялась объяснять, чем, по твоему мнению, руководствовался предводитель, давая такое странноватое имя. Мы так разболтались, что воины недовольно одергивали нас. Я нашел в тебе родственную душу, какую не мог найти в родном племени. Вернувшись домой, я схлопотал хорошую взбучку от взбешенного наставника за «неподобающее и возмутительное для оруженосца Речного племени поведение», однако ни о чем не жалел.
Мы виделись так мало – в мыслях же ты всегда была со мной. Была моей. Ты смотрела на меня с невыразимой нежностью, словно игнорируя мой явственный физический изъян, который ничем не замаскируешь и никак не исправишь, и от твоего исполненного любви и ласки взгляда сердце рвалось из груди от счастья. Наши котята – дочка, маленькая копия тебя, и два крепеньких здоровеньких сына, играют неподалеку. Затем дочурка подбегает ко мне и в сотый раз просит рассказать «историю о том, как ты, папа, с мамой познакомился». Мы хором, сдерживая смех, вслух вспоминая нашу первую встречу на Совете. Мы настолько счастливы и так сильно любим друг друга, что сам воздух вокруг нас, кажется, пропитан теплым светом.
Но, увы, безмятежная жизнь с любимой существовала глубоко в мечтах, а явь – явь была другой, и заключалась она в том, что мой брат Желудь положил на тебя глаз, будто не хватало ему восторженных соплеменниц, забывающих дышать в его присутствии.
Мне было больно, я не понимал смысл поведения брата. Неужели он хотел просто насолить мне? Однажды я набрался смелости и прямо спросил его об этом. Желудь нагло улыбнулся:
- Я люблю ее.
Ярость захлестнула меня.
- Нет, - закричал я, - ты ее не любишь! Она тебе не нужна! Ты поиграешь и забудешь, а я…
- Ты любишь ее как идеальный образ, а я люблю ее как живую, - с нажимом продолжал братец, не переставая улыбаться, - и она любит меня. Так что уйди с дороги, криворотый.
Не выдержав издевательства, я бросился на него и стал рвать когтями со всей накопившейся болью и обидой. Он легко сбросил меня с себя и с напускным добродушием пробасил:
- Ну-ну, уймись, мало тебе кривой морды?
- Не быть тебе у меня глашатаем, предатель! – с ненавистью выплюнул я, в то время сам бывший глашатаем родного племени.
- А я и не стремлюсь, - пожал плечами Желудь. – Главное, чтоб моя Синегривка была со мной.
«Моя Синегривка»… Почему я сдался тогда? Почему не нашел способа открыться тебе в своих чувствах? Боялся быть отвергнутым? Или хотел, чтобы ты была счастлива с тем, кого любишь, пусть с моим собственным вероломным братом? Не знаю. Но дочь мне родила Вербица, сыновей же Звёздное племя не соблаговолило нам подарить. Прости меня. Уверен, все было бы иначе, окажись я храбрей.
Прости меня, родная моя, любимая…
Жаль, что ты никогда не узнаешь, что я только твой.
Твой навеки.